Неточные совпадения
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды,
подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых
голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки
своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую дорогу.
Воцарилось глубочайшее молчание. Губернатор вынул из лакированного ящика бумагу и начал читать чуть слышным
голосом, но внятно. Только что он кончил, один старик лениво встал из ряда сидевших по правую руку, подошел к губернатору, стал, или, вернее, пал на колени, с поклоном принял бумагу, подошел к Кичибе, опять пал на колени, без поклона
подал бумагу ему и сел на
свое место.
— Я устала… — слабым
голосом прошептала девушка,
подавая Лоскутову
свою руку. — Ведите меня в мою комнату… Вот сейчас направо, через голубую гостиную. Если бы вы знали, как я устала.
Без сомнения, не место было Прудона в Народном собрании так, как оно было составлено, и личность его терялась в этом мещанском вертепе. Прудон в
своей «Исповеди революционера» говорит, что он не умел найтиться в Собрании. Да что же мог там делать человек, который Маррастовой конституции, этому кислому плоду семимесячной работы семисот голов, сказал: «Я
подаю голос против вашей конституции не только потому, что она дурна, но и потому, что она — конституция».
Не вызванный ничем с моей стороны, он счел нужным сказать, что он не терпит, чтоб советники
подавали голос или оставались бы письменно при
своем мнении, что это задерживает дела, что если что не так, то можно переговорить, а как на мнения пойдет, то тот или другой должен выйти в отставку.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к
своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые,
подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она
своего господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой
своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его
голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
А между тем этот человек существует (cogito ergo sum [мыслю — значит, существую (лат.)]), получает жалованье, устроивает, как может,
свои дела, и я даже положительно знаю, что 20-го февраля он
подал голос за республиканца. И все это он делает, ни разу в жизни не спросив себя: «Что такое государство?»
Что-то странное почудилось матери в
голосе Людмилы, она взглянула ей в лицо, та улыбалась углами тонких губ, за стеклами очков блестели матовые глаза. Отводя
свой взгляд в сторону, мать
подала ей речь Павла.
Кто-то издали
подал музыке знак перестать играть. Командир корпуса крупной рысью ехал от левого фланга к правому вдоль линии полка, а за ними разнообразно волнующейся, пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита. Полковник Шульгович подскакал к первой роте. Затягивая поводья
своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом назад, он крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым
голосом, каким кричат на пожарах брандмайоры...
Так они меня, звери этакие, в холодный чулан на день запирали, чтобы я только
голоса своего не
подал.
Выпив чашку горячего, как кипяток, кофе (он несколько раз, слезливо-раздраженным
голосом, напомнил кельнеру, что накануне ему
подали кофе — холодный, холодный, как лед!) и прикусив гаванскую сигару
своими желтыми, кривыми зубами, он, по обычаю
своему, задремал, к великой радости Санина, который начал ходить взад и вперед, неслышными шагами, по мягкому ковру, и мечтал о том, как он будет жить с Джеммой и с каким известием вернется к ней.
Оперов, кажется, тоже разделяя мое мнение, стоял сзади всех; но звук
голоса Семенова, когда он
своей обыкновенной отрывистой речью приветствовал Зухина и других, совершенно успокоил нас, и мы поторопились выйти вперед и
подать — я
свою руку, Оперов
свою дощечку, но Семенов еще прежде нас протянул
свою черную большую руку, избавляя нас этим от неприятного чувства делать как будто бы честь ему.
Идите, мой друг, прямо в дверь и, пройдя пятнадцать шагов, остановитесь и скажите громким
голосом: «Петр,
подай Марье Ивановне стакан воды со льдом», — сказала она мне и снова слегка засмеялась
своим неестественным смехом.
— Вы ведь не… Не желаете ли завтракать? — спросил хозяин, на этот раз изменяя привычке, но с таким, разумеется, видом, которым ясно подсказывался вежливый отрицательный ответ. Петр Степанович тотчас же пожелал завтракать. Тень обидчивого изумления омрачила лицо хозяина, но на один только миг; он нервно позвонил слугу и, несмотря на всё
свое воспитание, брезгливо возвысил
голос, приказывая
подать другой завтрак.
Сусанна Николаевна, услышав это, одновременно обрадовалась и обмерла от страха, и когда потом возник вопрос о времени отправления Лябьевых в назначенное им место жительства, то она, с
своей стороны,
подала голос за скорейший отъезд их, потому что там они будут жить все-таки на свежем воздухе, а не в тюрьме.
— Охота тебе слушать Берка. Вот он облаял этого ирландца… И совсем напрасно… Знаешь, я таки разузнал, что это такое Тамани-холл и как продают
свой голос… Дело совсем простое… Видишь ли… Они тут себе выбирают голову, судей и прочих там чиновников… Одни
подают голоса за одних, другие за других… Ну, понимаешь, всякому хочется попасть повыше… Вот они и платят… Только, говорит,
подай голос за меня… Кто соберет десять
голосов, кто двадцать… Ты, Матвей, слушаешь меня?
«А старики?» — пронеслось над душою каждого. Начались толки; предложения следовали одни за другими. Одни говорили, что ежели привлечь на
свою сторону Гремикина, то дело будет выиграно наверное; другие говорили, что надобно ближе сойтись с «маркизами» и ополчиться противу деспотизма «крепкоголовых»; один
голос даже предложил
подать руку примирения «плаксам», но против этой мысли вооружились решительно все.
Он часто обращался к ней во время обеда, требуя разных мелких услуг: «то-то мне
подай, того-то мне налей, выбери мне кусочек по
своему вкусу, потому что, дескать, у нас с невесткой один вкус; напомни мне, что бишь я намедни тебе сказал; расскажи-ка нам, что ты мне тогда-то говорила, я как-то запамятовал…» Наконец, и после обеда: «то поди прикажи, то поди принеси…» и множество тому подобных мелочей, тонких вниманий, ласковых обращений, которые, несмотря на их простую, незатейливую отделку и грубоватую иногда форму, были произносимы таким
голосом, сопровождались таким выражением внутреннего чувства, что ни в ком не осталось сомнения, что свекор души не слышит в невестке.
Ну если бы вы, матушка, когда-нибудь опоздали к обеду, возвращаясь из Неклюдова, так досталось бы и вам и всем нам…» Не успела она кончить
свое злобное шептанье, сидя с матерью в соседней комнате, как подлетела уже карета к крыльцу, фыркали усталые кони и целовал
свою невестку свекор, хваля молодых, что они не опоздали, и звучно раздавался его
голос: «Мазан, Танайченок, кушанье
подавать!»
Вот вы его посмотрите: вчера был у меня; приехал в земство, гласным выбран ради
своего литературного значения и будет
голос подавать.
Нищий
подал ему ковш с водою, и боярин, утолив
свою жажду, промолвил невнятным
голосом...
Выходило всегда как-то, что он поспевал всюду, даром что едва передвигал
своими котами; ни одно дело не обходилось без Герасима; хотя сам он никогда не участвовал на мирских сходках, но все почему-то являлись к нему за советом, как словно никто не смел помимо него
подать голоса.
Твой верный богомолец,
В делах мирских не мудрый судия,
Дерзает днесь
подать тебе
свой голос.
Долинский
подал ей книжку; она вложила ее в футляр и сунула под подушку. Долго-долго смотрела она, облокотясь
своей исхудалой ручкой о подушку, то на сестру, то на Нестора Игнатьевича; кусала
свои пересмяглые губки и вдруг совершенно спокойным
голосом сказала...
И неизвестная рука, неизвестный
голос подал знак, не условный, но понятный всем, но для всех повелительный; это был бедный ребенок одиннадцати лет не более, который, заграждая путь какой-то толстой барыне, получил от нее удар в затылок и, громко заплакав, упал на землю… этого было довольно: толпа зашевелилась, зажужжала, двинулась — как будто она до сих пор ожидала только эту причину, этот незначущий предлог, чтобы наложить руки на
свои жертвы, чтоб совершенно обнаружить
свою ненависть!
— Какой-то проходящий толкнул ее,.. мы думали, что он шутит… она упала, да и окачурилась… чорт ее знал! вольно ж было не закричать! — так говорил один нищий; другие повторяли его слова с шумом, оправдываясь в том, что не
подали ей помощь, и плачевным
голосом защищали
свою невинность.
Обломову не понравилось, что с начальником все говорят «не
своим голосом, а каким-то другим, тоненьким и гадким»; — он не захотел этим
голосом объясняться с начальником по тому поводу, что «отправил нужную бумагу вместо Астрахани в Архангельск», и
подал в отставку…
Много он пил вина, но не бывало, чтобы шатался на ногах, — только лоб у него станет синеват, да глаза над прозрачными щеками разгорятся тёмным огнём, а красные губы потемнеют и высохнут. Часто, бывало, придёт он от игумена около полуночи и позднее, разбудит меня, велит
подать вина. Сидит, пьёт и глубоким
своим голосом говорит непрерывно и долго, — иной раз вплоть до заутрени.
Почему, в самом деле, могли они знать о степени развития
своих читателей, когда эти читатели ни
голоса не
подали никогда в ободрение упадавшей литературы?
Как теперь смотрю на тебя, заслуженный майор Фаддей Громилов, в черном большом парике, зимою и летом в малиновом бархатном камзоле, с кортиком на бедре и в желтых татарских сапогах; слышу, слышу, как ты, не привыкнув ходить на цыпках в комнатах знатных господ, стучишь ногами еще за две горницы и
подаешь о себе весть издали громким
своим голосом, которому некогда рота ландмилиции повиновалась и который в ярких звуках
своих нередко ужасал дурных воевод провинции!
Владимир (задумчиво). Очень! да, я пойду! (
Подавая руку Белинскому) Не правда ли, я тверд в
своих несчастиях? (Уходит.) (В продолжение этой речи он менялся в лице, и
голос его дрожал.)
Могу ли я надеяться получить вашу руку?» Наташа, не задумавшись, тихо и просто
подала ему
свою руку и
голосом, который дошел до сердца всех присутствующих, отвечала: «Я согласна».
Колесница остановилась на Великой площади… Граждане обнимали воинов, слезы текли из глаз их. Марфа
подала руку Михаилу с видом сердечного дружелюбия; он не мог идти: чиновники взнесли его на железные ступени Вадимова места. Посадница открыла тело убитого Мирослава… На бледном лице его изображалось вечное спокойствие смерти… «Счастливый юноша!» — произнесла она тихим
голосом и спешила внимать Храброму Михаилу. Ксения обливала слезами хладные уста
своего друга, но сказала матери: «Будь покойна: я дочь твоя!»
Несмотря на ранний час утра, табачный дым уже стоял коромыслом и не один десяток молодых звучных
голосов кричал и надседался, что есть мочи, горячо стараясь перекричать всех остальных, чтобы
подать свое личное мнение в каком-то общем споре.
Но вот уже раздался последний колокол, капитан с белого мостика самолично
подал третий пронзительный свисток; матросы засуетились около трапа и втащили его на палубу; шипевший доселе пароход впервые тяжело вздохнул, богатырски ухнул всей утробой
своей, выбросив из трубы клубы черного дыма, и медленно стал отваливать от пристани. Вода забулькала и замутилась под колесами. Раздались оживленнее, чем прежде, сотни
голосов и отрывочных возгласов, которые перекрещивались между пристанью и пароходным бортом.
— А может, бог даст, и разыщут. Мичман Лопатин башковатый человек и знает, где искать… А Артемьев, небось, не дурак — не станет против волны плыть… Он лег себе на спину, да и ждет помоги с корвета. Знает, что
свои не оставят… А как увидит баркас,
голосом крикнет или какой знак
подаст… Тоже у нас вот на «Кобчике» один матросик сорвался и на ходу упал… Так волна куда сильнее была, а вызволил господь — спасли. И акул-рыба не съела! Вот видишь ли, матросик. А ты говоришь: не найдут. Еще как ловко найдут!
— Ну да, — тихо уронила матушка совсем успокоенным
голосом — и, как я был несомненно убежден, в знак
своего неосуждения меня за рассказанную неловкость
подала мне ключик от
своего туалета и велела
подать ей оттуда батистовый носовой платок.
После цыплят
подали мороженое, потом кофе. Сергей перешептывался с Таней. Будиновский курил сигару и
своим медленным, слегка меланхолическим
голосом рассказывал Токареву об учрежденном им в Томилинске обществе трезвости.
— Где мой ребенок? — кричу я не
своим голосом. — Где он,
подайте мне его! — И, спрыгнув с таратайки, лезу заглянуть под навес телеги.
И барон немедля проговорил все слова Фиоравенти, одно за другим, могильным
голосом, как будто читал
свой приговор казни. Холодный пот капал со лба его; кончив, он упал без сил на стул, поддерживаемый верным служителем Яном и священником, давно неравнодушными свидетелями этой ужасной сцены. Оба спешили
подать ему помощь.
Ты знаешь, как чествуют имя мое, имя Назария, и доныне в Новгороде Великом, и в Пскове соседнем, и у латышей [Ливонцы — название того времени.] с тех пор, как зарубил я на воротах Нейгаузена православный крест, даже самой Москве не неведом я, когда великий князь Иоанн припер ономнясь наш город копьями да бердышами несметной
своей рати, — я не последний
подавал голос на вече, хотя последний произнес его на казнь славного изменника Упадыша — вечная ему память…
Вижу, народ зыблется в Кремле; слышу, кричат: „
Подавайте царевну!..” Вот палач, намотав ее длинные волосы на
свою поганую руку, волочит царевну по ступеням Красного крыльца, чертит ею по праху широкий след… готова плаха… топор занесен… брызжет кровь… голова ее выставлена на позор черни… кричат: „Любо! любо!..” Кровь стынет в жилах моих, сердце замирает, в ушах раздается знакомый
голос: „Отмсти, отмсти за меня!..” Смотрю вперед: вижу сияющую главу Ивана Великого и, прилепясь к ней, сыплю удары на бедное животное, которое мчит меня, как ветер.
Из могилы
подам голос, что я был враг Нарышкиным и друг Милославским не словом, а делом; что я в царстве Петра основал
свое царство, враждебное ему более свейского [Свейское — шведское.]; что эта вражда к нему и роду его не умерла со мною и с моим народом; что я засеял ее глубоко от моря Ледовитого до Хвалынского [Хвалынское море — имеется в виду Каспийское море.], от Сибири до Литвы, не на одно, на несколько десятков поколений.
Но вскоре смычок
подал свой призывный
голос, и все трое отправились в зал, чтобы снова пуститься в выделывание разных затейливых фигур и па, строго предписываемых в тогдашнее время законами моды.
Даже самой Москве ведом я, когда великий князь Иоанн припер ономнясь наш город копьями да бердышами несметной
своей рати, — я не последний
подавал голос на вече, хотя последний произнес его на казнь славного изменника Упадыша — вечная ему память…
К Василию Васильевичу Хрущеву графиня чувствовала почти материнскую нежность. Перспектива его участи холодила ее сердце. Она сама бы не
подала голоса за его безнаказанность — он совершил преступление и должен понести соответствующую кару, но эта кара не должна была, по ее мнению, лишить его возможности на деле доказать боготворимому им теперь царю
свое чистосердечное раскаяние в участии в гнусном злодействе.
Всё это по 50-тилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и в раз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись,
подал рапорт и стал говорить
своим мерным, заискивающим
голосом.